Градобоев Николай Дмитриевич – видная фигура на
сибаковском небосводе. Сейчас он заведует кафедрой почвоведения, доктор
сельскохозяйственных наук, преемник Горшенина. Худощавый, хромой,
среднего роста, с выразительными чертами лица. Я помещаю его среди трёх
ректоров, так как, если мне память не изменяет, он некоторое время был
ректором. Это был настоящий ректор; у него большой стаж общественной работы,
ясное понимание вузовской обстановки, уменье держать себя – короче говоря, он
всем нам пришёлся по нраву. Но, возможно, его за это и сняли быстро. Понятно,
что при нём не прошёл бы так легко демарш города против Института.Градобоев Николай Дмитриевич – видная фигура на
сибаковском небосводе. Сейчас он заведует кафедрой почвоведения, доктор
сельскохозяйственных наук, преемник Горшенина. Худощавый, хромой,
среднего роста, с выразительными чертами лица. Я помещаю его среди трёх
ректоров, так как, если мне память не изменяет, он некоторое время был
ректором. Это был настоящий ректор; у него большой стаж общественной работы,
ясное понимание вузовской обстановки, уменье держать себя – короче говоря, он
всем нам пришёлся по нраву. Но, возможно, его за это и сняли быстро. Понятно,
что при нём не прошёл бы так легко демарш города против Института.
Первая запись о нём относится к ноябрю 1943 года,
когда было ясно, что студенты не только не могут самостоятельно заниматься, но
и вообще находятся под контролем. Я спрашивал, почему студенты не посещают
лекции свободно. Мне отвечали: студенты не те; теперь мы им платим стипендию, и
он должен окончить, а прежде на это была его воля. Даже в столовой за ними
велось наблюдение (как раз это делал Градобоев от ВЛКСМ).
В общем, у меня записи небогатые о Градобоеве, но
все они показывают его оперативность, понимание перспективы. Я знаю его вот уже
тридцать лет, однако не могу ничего записать ему в «кондуит». Всегда и всюду он
обнаруживал ясное мышление и суждения на те многочисленные вопросы, которые так
часто вставали в те времена. Так, в апреле 1965 года вернулись с совещания из
Москвы и Барнаула товарищи и рассказали, как ругали Наливайко, Хайрулина и
других, и как они, «бия себя в грудь», обещали отстаивать свои убеждения. Градобоев
разъяснил, что речь идёт не об идеях, они могут быть у каждого; а вот научная
небрежность, нечистоплотность, скоропалительность в выводах – вот что надо
искоренять.
Сравнивая последних проректоров с Градобоевым,
нельзя было не заметить резкого измельчания руководства – узкие формалисты без
общего развития и эрудиции в агрономии в широком смысле.
Интересный совет 2 января 1966 года – полная
катастрофа в вузовской работе; студенты не хотят учиться, приходят в вуз
неграмотными и выходят не лучше. Дисциплины нет; небезызвестный начальник
Главка Красота вёл себя, как наша Марта. Градобоев сказал: мы скатились до
положения техникума. Я вспомнил слова проф. Федюшина: «Я понял это, ещё когда
приехал сюда!»
Отмечу, впрочем, что я не обольщался, слушая эти
критические мнения; я уже был настолько грамотен, чтобы понимать возможность
изменения позиций под влиянием всей атмосферы нашей жизни. И всё-таки эти
настроения не были наигранными, маской; нет, нет – это именно то, к чему я не
могу подобрать соответствующего термина. Настроение какой-то двойственности:
как будто бы действительно хуже некуда, а меж тем ведь общая картина не такая
пессимистическая!
Градобоеву и Баршану из Новосибирска в одно
примерно время дали проблемные лаборатории по солонцам. Об этом кто-то сказал
на совете в присутствии Баршана, что, дескать, прекрасно, в процессе
соревнования они будут получать много корма. Из зала голос: «Всё это прекрасно,
завы улыбаются, а будут ли коровки довольны?»
Выступая официальным рецензентом по растениеводческой
диссертации, я построил рецензию как упрёк агрономам, не желающим внести ничего
нового в свои исследовательские работы; у них всё время повторение пройденного,
скучного даже в зональном разрезе. Я поставил в вину автору, что он не выявил
биологических свойств кукурузы в Курганской области, как обещал в заголовке.
Градобоев сказал мне в кулуарах: «У вас всё правильно, но вы забыли одно: до
тех пор, пока научных работников не объединишь в коллективы для проведения
комплексных работ, их не заставишь заниматься биохимией». Я согласился, но
указал, что есть ещё путь – создать специальную лабораторию для химических
анализов. При существующем же положении придётся ждать изменений до морковкина
заговенья! Это было 8 декабря 1968 года.